«Приезжайте в Иркутск, поговорим», — улыбнулся он при последней, незадолго до его смерти встрече. У него была детская улыбка. В тишине мы выпили по бокалу вина.

Неспешный и негромкий

При общении с Распутиным я подпадал под чары безмолвия, всякий раз терялся, робел. В нем было то же, что и в его прозе, и что в известном смысле делает бессмысленными любые беседы. Ведь и в его прозе, при всем ее сюжетном драматизме, много безмолвия, недосказанности, воздуха между словами.

Последнее время (а на самом деле, много лет) он избегал интервью. Он писал медленно, стараясь прочувствовать вес и оттенок слова и предложения, а в устной, то журчавшей застенчивой скороговоркой, то слегка заикающейся речи часто нырял в паузы, как в полыньи.

В нем чувствовался надлом. Этот надлом зафиксировали телекамеры летом 2006-го: сгорбленная спина уходящего из иркутского аэропорта. Там сгорела в самолете его дочь Мария (потом умерла жена Светлана Ивановна). «Пожар», как пророческая метафора, которой суждено жить и губить и после Валентина Григорьевича. Как и суждено повторяться его вопросам. Он спрашивал о способности людей на отзывчивость в «Деньгах для Марии», и обрывал повествование, так и не показав развязку. Он спрашивал о женской любви пусть бы и к дезертиру, и топил концы в водах Ангары.

Травмированность Распутина я почувствовал еще в начале 90-х, когда его впервые увидел. Мало кто вспоминает: в 70-е его сильно избили неизвестные, проломили голову.

Мне кажется, он напоминал вернувшегося с войны.

Хочется назвать правду Распутина народнической, но он не ходил в народ, а никуда из народа не уходил.

Вот уж точно неподкупный голос, скромно, даже сдавленно неподкупный, и именно эхо русского народа. Эхо ведь бывает не раскатисто-митинговым, а негромким, ломким, тающим…

Валентин Распутин родился 15 марта 1937 года в селе Усть-Уда, что на Ангаре, в семье крестьян. Много читал, в одиннадцать лет уехал от родных за пятьдесят километров, чтобы закончить школу (в его селе была только «четырехлетка»). После школы поступил на историко-филологический факультет Иркутского университета. Работал в газетах, от очерков перешел к прозе, постепенно стали замечать, полюбили. Он умер в свой день рождения по иркутскому времени, в 78 лет, 15 марта 2015 года.

Тот самый праведник, без которого не стоит село, и который, конечно, от села обособлен. Лев Толстой до болезненности часто мыл руки. Валентин Распутин — это страсть к чистому снегу. «Не хватает чистого снега», — пожаловался он как-то. Ему-то и в Сибири? А вот… Сложно представить в его самом откровенном и личном разговоре матерщину. Распутинские радения за экологию — за спасение рек, за Байкал — еще и какое-то внутреннее делание, отстаивание личной чистоты.

Но праведник неотделим от села. Не надо придумывать «надмирность» этого писателя, он старался следить за событиями, не чурался актуально-новостных, спорно-конфликтных тем и в суждениях был определенен и категоричен. И он же был сомневающимся и жалостливым. Однажды я услышал от него рассказ о сибирских родственницах, которые прилипли к телевизору и смотрят «всякую гадость», и, когда он их попрекает, машут на него руками. Даже в этом рассказе слышалось сочувствие им, понимание их, пусть и огорченное.

Он стоял за родных ему упрямо — так ведь и называлась когда-то компания молодых писателей-иркутян: стенка. «Бедность плачет, а богатство скачет», — обронил он за несколько лет до смерти, рецензируя один гламурный журнал.

Рассуждают, каким он был разным в публицистике и литературе. Но он был одним и тем же. В том, что называют публицистикой, имел мужество передать самое простое — насущное для народа. А в той литературе, которая останется навсегда, умел передать главное — человека со всей его таинственной сложностью.

У моего отца, когда он еще не стал священником и писал стихи, была такая строчка: «И мне сказать любое слово, как слово трудное: люблю». Хорошо подходит к Распутину. Чем труднее ему говорилось, тем ценнее сказанное.

С моим отцом, священником, они дружили. Помню посиделки с чаем в доме причта возле храма. За окном синие сугробы, звонят к вечерней. Вспоминаю раздумчивые, как бы наощупь ответы классика на мои, тогда начинавшего писать, резвые расспросы, общение совсем узким кругом и кругом более широким, с прихожанами, как случилось однажды зимой 2000-го, когда Распутин как бы подводил черту под неким периодом жизни — своей и страны.

К счастью, осталась аудиозапись того уникального разговора. Глубокие и горькие слова о России, со временем только приобретшие какое-то завораживающее измерение.

В них — сдержанность и исповедальность, убежденность и растерянность. Правота искренности. Рад возможности опубликовать их (для удобства чтения разбив на главки).

Сумрачные мысли, в которых страсть к праздничному снегу.

«И народ — это не Россия, и власть — это не Россия»

Я заранее прошу прощения за то, что, наверное, не смогу ваши надежды оправдать. Я всегда без всякого удовольствия шел на такие встречи. Я знаю, что они необходимы, особенно необходимы были тогда, в начале 90-х годов, в середине 90-х годов. Но в последнее время создается впечатление, что они ничего совершенно не меняют. Может быть, есть люди, которые получают от них удовольствие или пользу, но в основном, мне кажется, аудитория утверждается в своей правде, это тоже немало. Приходят, чтобы послушать, побыть вместе. Но что можно получить от человека, который выходит сюда?

Казалось бы, ну совершенно ничего не получается у нас, все наши подвиги, громко говоря, все наши старания ни к чему не приводят. Во что сейчас превратился патриотизм, трудно сказать. Он разделился уже на секты какие-то, и эти секты продолжают еще делиться. Наша вера в Россию, конечно, остается нашей верой в Россию, хотя, наверное, уже немало подточена последними годами, когда остается столько вопросов и совсем мало ответов.

Я не буду говорить о положении экономическом, да и не нужно этого, вы прекрасно всё знаете, говорить о культуре тоже, наверное, не очень-то нужно, потому что вы смотрите телевидение, бываете и на концертах и просто видите, что сейчас происходит, кто сейчас в культуре главенствует, кто задает тон. Как было поначалу, так и остается, только с еще большим напором, с еще большей бессовестной рекламой эти люди идут, идут и идут. Понимаете, и там, наверное, уже работа впустую, потому что того, кого они могли очаровать своим искусством, они уже очаровали. Кого они могли погубить, они погубили уже. И вот сейчас мы стоим в определенном числе, как с той, так и с другой стороны, стоим друг напротив друга, вернее, живем вместе, рядом, не соглашаясь друг с другом и понимаем, что пока сделать ничего нельзя.

Государство постоянно показывает свои пристрастия к определенной группе культурных деятелей, оно их больше любит, оно их чтит, награждает их орденами, и никого я не помню из патриотической культурной элиты…

«Элита» — сюда это слово не подходит, потому что мы страстотерпцы, дружинники что ли.

Хочется назвать правду Распутина народнической, но он не ходил в народ, а никуда из народа не уходил. Вот уж точно неподкупный голос, скромно, даже сдавленно неподкупный
Для государства патриоты, как жена, жена всегда будет тебе верна, всегда будет рядом, а с любовницей — ухаживания особые и прочее… И вот это как раз, мне кажется, немало говорит об искренности нынешней политики. Много о чем говорит.

Мне кажется, что ничего такого, что помогло бы вам выживать дальше, я сказать не могу. То есть, настолько это уже все разошлось… Не надо ни в чем убеждать, это бесполезная трата времени, если вы и сейчас не поняли, то теперь уже понять ну просто нельзя. Нет, люди-то прекрасно во всем разбираются, но уже пошли на поводу у событий, надо как-то жить дальше.

Россия это не только власть, это не только народ и не только государство. И народ — это не Россия, и власть — это не Россия.

Они только тогда будут Россией, когда соединятся вместе, а сейчас они разошлись все в разные стороны. Народ в одной стороне, он выживает, государство его бросило, бросило на произвол судьбы. Народ, как может, так и выживает. Ему и налоги-то не надо платить, народу, потому что он сам ничего не зарабатывает совершенно. Платить налоги нужно совершенно другим лицам.

И вот эта затаенность, она, мне кажется, должна во что-то вылиться… Я не знаю, сколько еще пройдет времени, потому что дальше уже появится необходимость переходить к решительным действиям или вслух говорить свое мнение. А к каким решительным действиям? Уже никаких решительных действий быть не может. Может, это и хорошо… Решительные действия это не только, когда оружие поднимают, да и не нужно поднимать оружие, не этим можно чего-то добиться.

Вот когда действительно обманывают уже… Но сказать какое-то слово, собраться, и это сейчас становится в тягость.

«Я дивлюсь своей наивности»

У меня нет никаких особых надежд в новом тысячелетии, есть надежда только, может быть, на Господа Бога, потому что настроение людей все-таки меняется потихоньку, но оно меняется не с помощью патриотической пропаганды, а от солнышка оно меняется.

А так вот у меня такое ощущение, ведь мы переступили страшные просто пороги, настолько высокие пороги, что осознать не в состоянии, что с нами случилось. Только что мы жили в одном столетии, вдруг перешли в другое, мало того мы жили в одном тысячелетии и вдруг мы уже живем в другом тысячелетии, это настолько редко, кому удается. И мы заснули и проснулись как ни в чем не бывало.

Может быть, не у всех так, но у меня такое ощущение: всегда хотелось подняться на высоту этого космического события. Хотелось подняться, я себя подталкивал и все равно ничего не получалось. Я шел, ел, пил, брался за книжку, а вознестись куда-то я не мог, нас настолько уже притянуло, видимо, к земле, что не то что полет возможен, а и возвышение трудно.

А события грядут не только в России. Они очевидно грядут и в мире. Наверное, многие знают работу Фукуямы, американского философа японского происхождения «Конец истории». Он считает, что история уже закончилась, потому что история — это соперничество. Соперничество коммунистической идеи и либеральной идеи. Сейчас либеральная идея победила и никаких противников у нее не осталось. Он очень убедительно пишет, что уже ни Китай, ни арабский мир не могут быть противниками, и тем более Россия. Это конец истории.

Но ведь это и конец цивилизации, если признать, что это конец истории, постистория. Это и конец цивилизации, потому что цивилизация, даже фразеологически считалось, означает улучшение жизни (не было так, но считалось — улучшение). Но какое же может быть улучшение, когда мы дошли до края, и признается только культура потребительства? Конец истории, конец цивилизации, конец нравственности, потому что мир становится настолько безнравственным, что жутко совершенно. И Россия все равно туда идет. Но ведь не настолько же мы рабы обстоятельств, рабы всего того, что сделали с нами, чтобы не сопротивляться? Можем мы это сделать? Можем, мне кажется, не принимая ту отчаянную гадость, которая навязывается нам.

Чем кормят, то мы и берем…

Я понимаю, это грустно. Наверное, вы ищете поддержки, но я думаю, что поддержка она только в нас. Это может быть молчаливое сопротивление, это может быть и немолчаливое сопротивление. Но в какую-то организацию я теперь уже не верю, потому что за десять лет я в каких только организациях не побывал. Я на это истратил восемь десятых своего времени и не работал как следует, потому что ходил по собраниям, совещаниям, заседал в президиумах, писал доклады…

Никому уже сейчас не нужны доклады совершенно, и когда я сам их прочитываю, я дивлюсь своей наивности. Той, которая есть в этих докладах. А тогда это вызывало аплодисменты. Сейчас настолько всё устарело, даже те доклады, которые делались пять лет назад, устарели. Устарели, не спорьте… Потому что это правда, всё так и есть.

И эта правда тянется уже многие лета, десятилетиями она может тянуться и ничего, в сущности, не меняется. Подрастает молодежь и, конечно, приятно, когда молодежь бывает на таких собраниях. На наши иркутские праздники семь лет одни и те же люди приходят. Это, действительно, уже какая-то община, община духовная, которая ждет этих праздников, радуется им и уже не может без них. И долго потом переживает, и письма пишет. Что называется — узок круг наш.

А всё равно остаются надежды. Которым, может быть, суждено быть погребенными.

«Познай Родину, и это даст бодрость»

Очень и очень верно то, что мы плохо знаем свою историю. Но все-таки сейчас мы начинаем историю познавать и изучать, вольно и невольно.

Познай свою Родину — вот это вот правильно. Познать свою Родину — это не только познать историю, это и познать характер народный, познать себя, познать глубины свои, познать традиции, обычаи. То есть познать всю совокупность народной жизни. Вот это да. И после этого, мне кажется, никуда не пойдешь, ни в какие соблазны не ударишься, а если это случится, то это может быть только временным. Это самый лучший защитник от всего, что предлагается дурного, когда ты знаешь не только себя, не только одно время, не только один век, не только царей, которые когда-то были, а буквально всё.

И вы знаете, у меня, наверное, самая большая бывает обида на то, что я немножко рано родился, хотя каждый рождается в свое время. Но очень сейчас обидно: что-то, что полагалось знать в 17-18 лет, по крайней мере, в 20 лет, я узнал потом уже, гораздо позже, лет в 40-50. Конечно, вот эти 20 лет мне бы очень и очень пригодились. Наверное, по-другому я бы смотрел и на мир, и многое по-другому делал.

Я был просто безграмотный человек во многом. Безграмотный по отношению к России, по отношению к ее истории, к ее обычаям.

Но знал то, что необходимо знать, потому что я жил все-таки в деревне, и весь этот круг забот и хлопот проходил перед моими глазами, участвовал я в нем тоже, но ведь этого мало все-таки…

В Большом Тишинском переулке есть магазин издательства «Русская книга». Приходишь туда и видишь, какие книги продаются, какие выходят, да и не только там… Сейчас вместе вот с этой дурной литературой выходит много и очень хорошего, и всё это читаешь, хотя всегда нет времени, это всегда может пригодится, это может пригодиться даже для смертного часа.

Но уже во многом все-таки опоздал. Многие вещи нужно было знать прежде. Звезда во лбу, конечно, бы не появилась, но работать было гораздо легче бы.

Познай свою Родину, познай все, что предшествует тебе — может быть, первое правило, и это даст ту бодрость, которая необходима. Да, это придает бодрости.

«Одинаковая выучка человека»

Глобализм касается не только нас, русских людей, он касается многих, вбирает в себя буквально всех, как бездонная яма, чтобы представить всё одинаковым.

Фото: Эдгар Брюханенко/ фотохроника ТАСС
Валентин Распутин и Евгений Евтушенко разошлись на переломе истории
Мы почему-то стараемся не замечать, с какой страстью европейская молодежь восстает против глобализма. Собираются тысячи молодых людей со всей Европы, сейчас они уже объединяются по интернету. Правда, корни протеста у них несколько агрессивные что ли, но ведь это протест, протест даже Европы, хоть мы и считаем, что там уже ничего не осталось. Ничего подобного, остается! Когда были бомбардировки Югославии, я как раз оказался в Италии, и видел с какой яростью протестовала там молодежь против этих бомбардировок. У нас только в первые дни был стихийный протест около американского посольства, но он продолжался несколько дней, а там всё это продолжалось все восемьдесят дней бомбардировок. Это, может быть, и было одной из причин того, что в конце концов прекратили их, потому что Европа стала возмущаться.

Меня удивило, когда те же американские ученые говорят о том, что самая националистическая страна не Россия, нет, там за националистов нас не считают, потому что слишком робки мы. Самая националистическая страна это голлистская Франция, потому что де Голль отказался идти в русле американской политики и принял законы, которые нам бы давно пора принять. Принял закон о защите французского языка и о защите французской культуры. Там существует закон, по которому телевидение может передавать только одну треть зарубежных фильмов, а остальное должно быть национальное. Точно также есть и пункты, которые неплохо бы перенести нам в отношении языка. Посмотрите, что происходит с образованием. Объявили об инновационном образовании, что мы должны перейти к тем методам, которые существуют на Западе, в Европе и особенно в Америке. То вот это тестирование пытаются все-таки навязать. То отказываются от сочинения. То литературу из базового предмета хотят перевести в областной какой-то. В регионах разбирают стоит ли преподавать литературу или не стоит. Ну как же без литературы? Как же это не базовый предмет?

И все идет к тому, чтобы одинаковая выучка человека утвердилась по всей планете. Ну, конечно, болит душа. Что тут говорить…

«Верю в обратный ход Украины»

Вы спрашиваете: говорил ли я, что Россия должна покинуть Союз?

Фраза была такая: «А что, если России выйти из Союза?» Она была сказана на первом съезде народных депутатов, в 89-м году. Первый съезд, который был прекрасно подготовлен теми людьми, которые вошли в «межрегиональную группу», и начался шквал обвинений в адрес России и в адрес русского народа. Это настолько оглушило всех, настолько опешили люди, что долго не могли прийти в себя.

То грузинские события, то прибалтийские — перекидывалось с одной окраины на другую. Ну, вот тогда я был вынужден выступить и сказать: «А что если России выйти из Советского Союза?» Я сказал, что у нас еще есть руки и ноги, работать мы не разучились (хотя, может, и разучились, но это уже другой вопрос), богатства у нас кое-какие остаются, то есть мы не должны пропасть. Это было сказано против тех совершенно огульных обвинений, будто бы Россия питается за счет окраинных республик и не дает им жить. Вот для чего это было сказано.

Хотя, вы знаете, в чем-то Солженицын был прав, когда написал свою работу «Как нам обустроить Россию», потому что Россия тянулась, тянулась из последнего на эти окраины, и нам приходилось впадать в бедность, для того, чтобы они жили прилично. Правильно говорил Солженицын, что необходим союз славянских государств, белорусского, украинского и русского. К тому дело и идет. Верю в обратный ход Украины, потому что само население потребует. Не только русское население, которое там, но и украинское население потребует, чтобы такой союз был, чтобы как-то защищаться от того же глобализма.

НАТО уже совсем придвигается к нашим границам, к нашим стенам. И Украину заставят просто сами обстоятельства, сама жизнь, сам народ к объединению с Белоруссией и Россией.

«Важнее кусок хлеба, чем чистый воздух»

При той жизни, в которой сейчас находятся сибиряки, а эта жизнь еще гораздо интереснее, чем вам представляется отсюда, из Москвы, у нас есть целые районы, где нет никакой власти, ни совхозов, ни электричества, ни отопления, никакой работы совершенно нет. Ничего нет. И кому будут принадлежать эти села непонятно. Китаю ли? Ничего не стоит китайцам прийти туда, дать деньги, дать какую-то работу, и они с удовольствием окажутся китайскими. Или американскими они потом окажутся? То есть Россия эти территории, в сущности, уже наполовину потеряла, потому что никаких забот и хлопот с ними нет совершенно.

Сейчас работа кое-где появляется, но сибирские леса сильно вырублены уже. Там, куда доставала рука человека, они сильно вырублены.

И про Байкал я не могу сказать ничего обнадеживающего. При советской власти было четыре постановления правительственных, которые выполнялись так себе, больше для показухи. Были какие-то облегчения, но эти облегчения были незначительные. А в новую эпоху кто спрашивает каких-то разрешений? Принят закон о Байкале, но слабый, а во-вторых у нас законы сейчас никто не собирается выполнять, неинтересно выполнять, защищать природу неинтересно. Заглохло это движение, потому что тогда многие на волне этого движения прошли в политику, добились своего, из политики они пошли в бизнес, тоже своего добились, а сейчас голодной стране важнее кусок хлеба, чем чистый воздух и чистая вода.

В Сибирь приезжают, чтобы получить больше от Сибири. Сейчас Россия живет, в сущности, за счет тюменской нефти и газа, а там помимо нефти и газа много чего еще остается. А все эти компании слетаются как стервятники… Ну это я опять впадаю в какую-то темную уже печаль…

«Как в Австралии»

Я вынуждаю вас успокаивать себя, спасибо. Я сам понимаю, что не так все плохо, и все мы с вами не находимся в каком-то безвоздушном пространстве, и слава Богу, когда есть люди, когда есть община. Но эти общины не столько многочисленны, что хотелось бы, чтобы они были больше.

Разумеется, тут не все ведь скажешь словами. Я вот сейчас смотрю на вас и вы спокойные, может, излишне спокойные. А представьте, что где-нибудь на Западе собрались бы, сидели бы, и слушали, и внимали мне, а больше бы себе внимали, своему настроению. Такое представить просто невозможно. Вскакивали бы, перебивали, говорили бы свои мнения! Все это было бы гораздо интереснее, гораздо живее…

Но это все на поверхности. Мы отличаемся от западных людей тем, что мы более углубленный народ, способный вместить в себя очень и очень много. Способный вместить в себя как страдания, так и истины. И это же никуда не девается, все-таки служит какую-то службу. Это и дает уверенность в том, что наш народ всё превозможет.

Несколько лет назад, когда у нас была в Иркутске Евгения Смольянинова, она пела духовные песни. Есть у нее песня: «Если мать еще живая, все светится на земле, есть кому, переживая, помолиться о тебе», удивительно она исполняет. Вот закончился концерт, я выхожу, выходят люди, и вижу, что знакомая моя женщина стоит со слезами на глазах. Я подхожу и говорю: «В чем дело?» — «Как в Австралии, как в Австралии!» — «Почему в Австралии?» — «Ну, они же по России теперь не ездят, наших певцов нет по России, а по Австралии они теперь ездят. Вот они там выступают, там ездят. Тут-то как они оказались? Ну, действительно, как в Австралии».

Я потом передал эти слова Кубанскому казачьему хору, тоже выходили, уже поздравляли друг друга и говорили: «Как в Австралии!»

Теперь хочется надеяться, чтобы скорей уже настало то время, когда перестанут говорить: «Как в Австралии» и будут говорить: «Как в России».

Из бесед с Валентином Распутиным
«Казалось бы, ну совершенно ничего не получается у нас, все наши подвиги, громко говоря, все наши старания ни к чему не приводят. Во что сейчас превратился патриотизм, трудно сказать. Он разделился уже на секты какие-то, и эти секты продолжают еще делиться».

***

«Государство постоянно показывает свои пристрастия к определенной группе культурных деятелей, оно их больше любит, оно их чтит, награждает их орденами, и никого я не помню из патриотической культурной элиты…»

***

«У меня нет никаких особых надежд в новом тысячелетии, есть надежда только, может быть, на Господа Бога, потому что настроение людей все-таки меняется потихоньку, но оно меняется не с помощью патриотической пропаганды, а от солнышка оно меняется».

***

«Никому уже сейчас не нужны доклады совершенно, и, когда я сам их прочитываю, я дивлюсь своей наивности. Той, которая есть в этих докладах. А тогда это вызывало аплодисменты. Сейчас настолько все устарело, даже те доклады, которые делались пять лет назад, устарели. Устарели, не спорьте…»

***

«Я немножко рано родился, хотя каждый рождается в свое время. Но очень сейчас обидно: что-то, что полагалось знать в 17-18 лет, по крайней мере, в 20 лет, я узнал потом уже, гораздо позже, лет в 40-50. Конечно, вот эти 20 лет мне бы очень и очень пригодились. Наверное, по-другому я бы смотрел и на мир, и многое по-другому делал».

***

«Познай свою Родину, познай все, что предшествует тебе, — может быть, первое правило, и это даст ту бодрость, которая необходима».

***

«Мы отличаемся от западных людей тем, что мы более углубленный народ, способный вместить в себя очень и очень много. Способный вместить в себя как страдания, так и истины. И это же никуда не девается, все-таки служит какую-то службу. Это и дает уверенность в том, что наш народ все превозможет».

Дата

15 марта — день памяти и день рождения Валентина Распутина. В этот день музей писателя в Иркутске можно будет посетить бесплатно. Также в Иркутске в 11.00 состоится панихида по Распутину на территории Знаменского монастыря на улице Ангарской. 15 марта пройдет вручение Национальной литературной премии имени Валентина Распутина в Иркутском академическом драматическом театре. Общий премиальный фонд премии составляет миллион рублей. Жюри возглавляет Павел Басинский.