Солженицын — классический пример русского писателя, который был больше, чем писатель. И, возможно, последний тому великий пример. Хорошо это или нет, что задачи русской литературы становятся все скромнее и скромнее, они сужаются до «текстов» более или менее хороших или даже прекрасных, но не влияющих непосредственно на развитие истории, — этого я не знаю.

Кстати, нынешнее поколение писателей, которые пришли в литературу в «нулевые» годы, как раз довольно активно принимает участие в политике, и «слева», и «справа». Наши писатели и на Болотную площадь выходили, и на Донбасс сегодня ездят, и даже в Думу баллотируются… Но это именно участие в политике отдельных представителей писательского цеха. Они не перерастают себя как писатели внутри самой литературы, как было с Солженицыным, когда он написал «Один день Ивана Денисовича». Их «тексты» не становятся движущей силой общественного развития.

В Москве установят памятник Солженицыну
Значение Солженицына именно комплексное, сложносоставное. Нет более глупого отношения к нему, чем, когда его начинают делить на «художника» и «публициста». Все эти рассуждения о том, что, мол, «публицист» в нем уничтожил «художника» и т. п., не имеют ровным счетом никакого смысла, как и деление Льва Толстого на художника и философа. Литература — это все-таки часть жизни, даже если и одна из самых прекрасных. Но у литературы есть то преимущество перед всеми другими формами искусства, что она создается из материала, доступного всем — из слов.

И по-настоящему крупный писатель рано или поздно по-новому оценивает эту невероятную возможность слова — отражать смыслы напрямую. Маленькие писатели всегда нарциссы. Они смотрятся в свои слова, как в зеркало, да еще и волшебное, то, которое было у мачехи молодой царевны в сказке Пушкина. «Я ль на свете всех милее, / Всех румяней и белее?» / И ей зеркальце в ответ: «Ты, конечно, спору нет…»

О чем писал Солженицын послу России в Америке Лукину
Но однажды в литературе появляется писатель, который ставит рядом самые обыкновенные, самые обыденные слова так, что они исторгают из себя какие-то громадные общественные, да и просто человеческие смыслы. И тогда смотреться в них, как в зеркальце, нет нужды, можно и ослепнуть. Разумеется, Солженицын — не догма. Как раз догматиком его делают те, кто его по каким-то причинам (а они очень разнообразны и почти всегда имеют в основе какой-то личный характер) не любят или даже ненавидят. (Кстати, ненависть к Солженицыну, с которой то и дело сталкиваешься в интернете, на мой взгляд, давно уже стала своего рода проверкой на интеллектуальную вменяемость.)

Солженицын — не догма, а писатель, который ставил обычные слова в каком-то таком порядке, что они порождали какие-то огромные смыслы. Открывали и закрывали целые исторические темы. Да, в том числе и закрывали. На мой взгляд, тема принудительного труда в концентрационных лагерях на сегодняшний день закрыта в ее нравственном аспекте. Закрыта благодаря одному человеку — Солженицыну. А если это не так, то давайте тогда вообще попрощаемся с понятием «прогресс» и вернемся к обсуждению людоедства что ли.

Например, по странной и непонятной мне логике у нас противопоставляются два юбилея 2018 года — 200-летие Тургенева и 100-летие Солженицына. Кому из них «положено» чести больше, кому — меньше? Что за бред! Для человека культурного «Записки охотника» и «Один день Ивана Денисовича» должны стоять в одном ряду, и я бы еще добавил сюда «Привычное дело» Василия Белова. Вот самые «веховые» произведения о русском крестьянине, показанном во весь рост, во всех оттенках его поведения, во всех психологических подробностях вплоть до мельчайших и в то же время во всей цельности его характера. И как «Записки охотника» в свое время приблизили отмену крепостного права, так и «Один день…» стал осиновым колом в систему концентрационных лагерей, потому что одно дело «зеки» вообще, как и «крепостные» вообще, а другое дело — Иван Денисович.

Писатель может многое. Если это Писатель с большой буквы.