«Живут не только его стихи, а все «есенинское». … Я ощущаю это приблизительно так. Если, например, сохранились и висят на вешалке пальто и шляпа Есенина, — висят они как шляпа и пальто живого человека, которые он только что снял. Они еще сохраняют его тепло, дышат его существом. Неясно? Недоказуемо?… Убежден, однако, что не я один из числа тех, кому дорог Есенин, ощущаю эту недоказуемо-неопровержимую жизненность всего «есенинского»… вплоть до его старой шляпы», — писал в воспоминаниях «Петербургские зимы» Георгий Иванов, современник Есенина и тоже великий русский поэт, хорошо знавший его в петербургский период, то есть в то самое время, когда начинающий поэт в первый раз приехал в столицу тогдашней Российской империи и только входил в литературный мир. Они прекрасно передают то чувство, с которым рассматриваешь в витринах экспозиции мемориальные вещи. Пальто и шляпа на вешалке тут, конечно, не висят, зато есть стул, на котором, как говорят, возможно, сидел Есенин и уж точно сидел Маяковский. Есть здесь даже чемодан. По виду тот самый, знаменитый створчатый чемодан с полочками, с которым он прибыл из Америки, что описан во многих воспоминаниях современников поэта. Например, у Анатолия Мариенгофа, ближайшего друга Есенина, который описанием этого чемодана подводит итог есенинской заграничной сказки.

«…Присев на корточки, отпирает сложные замки «кофера». «В Америке эти мистеры — хитрые дьяволы! Умные! В Америке, Толя, понимают, что человек — это вор!» И поднимает крышку. В громадном чемодане лежат бестолковой кучей — залитые вином шелковые рубашки, перчатки, разорванные по швам, галстуки, носовые платки, кашне и шляпы в бурых пятнах».

— Это его настоящий чемодан? – спрашиваю я директора музея Есенина Светлану Николаевну Шетракову, которая водит меня по залам музея, рассказывая о замысле экспозиции.

— В этой витрине очень много вещей, которых касались руки Сергея Александровича и Айседоры Дункан. Вот впервые демонстрируется её шаль. Это даже не шаль, а такой палантин.

Действительно, один из легендарных дункановских шарфов-шалей, без которых она не появлялась, кажется, нигде, светло-бежевый с серебряными нитями, представлен в экспозиции. А рядом шляпка, перчатки, флаконы духов, афиши концертов Дункан в Москве, рисунки, изображающие танцовщицу. Есть копия с портрета Бакста, а также других знаменитых художников, запечатлевших гениальную артистку.

Всего на выставке представлено около 100 предметов основного фонда музея и огромное количество вспомогательных, типологических, то есть прижизненных, что называется, «из той, есенинской эпохи», предметов: автографы, книги, документы, включая мебель и одежду из домов, в которых жил и бывал Есенин.

А начинается выставка с кино: при входе в пространство экспозиции мелькают редкие кадры — танцы Дункан в Сан-Франциско, кинохроника пребывания Есенина и Дункан в Америке. Вот они плывут на пароходе, вот на улице Нью-Йорка, а вокруг репортеры, репортеры, репортеры…

На выставке запечатлена вся жизнь поэта, начиная с села Константинова. Тут фотографии с матерью, самовар, похвальный лист, полученный по окончании гимназии. Фотографии, где он с сестрами, со своими отцом и дядей. Есть фото с матерью за этим самым самоваром — очень много подлинного… Тут же на другом стенде — книга крупнейшего британского исследователя его творчества Гордона Маквея на английском языке. Причем стенд, посвященный Родине поэта – Константинову — чудесным образом помещен в пространстве образов Марка Шагала, поскольку в этом зале одна выставка переходит в другую: и по территории, и по сути, и называется она «Есенин и Шагал». Доминирующий голубой цвет, небеса, его волшебный Витебск, летающие влюбленные… И это не случайно.

Марк Шагал и Сергей Есенин были современниками, о дружбе и общении которых остались лишь отрывочные сведения. Однако их созвучие было замечено давно. Об этом в письме Гордону Маквею от 22 мая 1964 года писал и сам Шагал. Живя за границей, он делал иллюстрации к книге стихов Есенина с их переводами на английский: «Мне кажется, что суть нашего искусства была похожа, но тогда мы редко это обсуждали. Со временем для меня становится всё более и более ясно, что из всех русских поэтов он мне ближе других…». Приведен на одном из стендов и отрывок из воспоминаний Шагала «Моя жизнь», перекликающихся со стихотворением Есенина «Письмо к матери». Помните: «И молиться не учи меня, не надо!/ К старому возврата больше нет,/ ты одна мне помощь и отрада, / ты одна мне несказанный свет». А вот строки Шагал: «Ах мама! Я разучился молиться и все реже и реже плачу Но душа моя помнит о нас с тобой, и грустные думы приходят на ум. Я не прошу тебя молиться за меня. Ты сама знаешь, сколько горестей мне суждено. Скажи мне, мамочка, утешит ли тебя моя любовь там, где ты сейчас: на том свете, в раю, на небесах? Смогу ли дотянуться до тебя словами, обласкать тебя их тихой нежностью?..»

В другом зале расположена выставка «Конница бурь», тут же и стенд «Железного Миргорода», посвященный поездке Есенина и Дункан в Америку. Названия первой — «Конница бурь» – цитирует название одной из книг, в которой участвовал Есенин. Это сборник стихов имажинистов. Книга вышла в 1920 году, и кроме стихов Есенина туда вошли стихи близких друзей поэта – Анатолия Мариенгофа и Алексея Ганина, свидетеля на бракосочетании поэта с его первой официальной женой Зинаидой Райх, которого через 5 лет обвинят в создании «Ордена русских фашистов» и расстреляют.

«Конница бурь» — начало литературной деятельности: поездка в Петербург, знакомство с поэтом Николаем Клюевым, ставшим его учителем в поэзии. В витрине — «Радуница»: надписанный первый сборник стихов, который он подарил своему учителю словесности Хитрову.

На стенде есть и афиша вечера «Краса», где поэт выступал вместе с Клюевым и впервые предстал перед публикой «отроком вербным, с голоском слаще девичьих бус», по стихотворному определению его наставника. Здесь же эсеровская газета «Дело народа», с которой поэт сотрудничал в самый пик революционных событий 1917-18 годов. В ее редакции он-то и познакомился со своей будущей женой Зинаидой Райх, работавшей там секретарем-машинисткой. Фото церкви Кирика и Иулитты в Волгоградском уезде, где они венчались. Автографы Райх и Есенина. Воссоздан уют, о котором он мечтал и который сопровождал бы его в дальнейшей жизни: сундук периода жизни Есенина с Райх, их письма. Знаменитые его стихи «Письмо к женщине»: «Вы помните, вы все, конечно, помните…», и тема, которая красной строкой проходит через творчество Есенина и выставку, ему посвященную: «С того и мучаюсь, что не пойму, куда влечет нас рок событий».

На другом стенде так называемый «кафейный период» русской поэзии. Тогда не хватало бумаги, и поэты читали свои произведения в кафе. Знаменитое «Стойло Пегаса», принадлежавшее имажинистам: «Тверская, 37 в понедельник вечер лирики имажинизма, 15-вторник – Есенин, 16-среда: Крученых». Тут же сборники Есенина-имажиниста: «Исповедь хулигана», «Москва кабацкая», «Харчевня зорь», изданная в 1920-м, «Золотой кипяток», запрещенный цензурой. Фотографии имажинистов: Есенин с Кусиковым, Есенин с Мариенгофом. Знаменитый цилиндр, «под Пушкина», в котором Есенин вместе с Мариенгофом эпатировали добропорядочных московских обывателей, разгуливая в них по улицам города. Есть даже стул из кафе «Стойло Пегаса», на котором сидел Маяковский. Тут же подлинный договор от 18 мая 1922 года, который Есенин подписывает с берлинским издательством З.И. Гржебина. Документ впервые экспонируется на данной выставке.