В Студии театрального искусства на фестивале «15 лет за 15 дней» 15 февраля играли «Трех сестер». Последнюю чеховскую премьеру Студии, которой открывали и юбилейный пятнадцатый сезон в театре. «Это, может быть, самая жесткая и трагичная история, рассказанная Чеховым, — считает режиссер спектакля, художественный руководитель СТИ и МХТ им. Чехова Сергей Женовач. — Как Маша говорит о Вершинине: «Он казался мне сначала странным, потом я жалела его… потом полюбила…». Так можно сказать обо всех персонажах этой пьесы. Сначала они кажутся странными, потом начинаешь их жалеть, сочувствовать, понимать. И в итоге любишь их со всеми их слабостями, заблуждениями, откровениями. Начинаешь воспринимать их как близких людей. Без любви к ним не может быть этой пронзительной истории. Хочется вместе с ними подключиться к поискам смысла жизни».

Актер Станислав Любшин, игравший Вершинина в мхатовских «Трех сестрах» Олега Ефремова, по просьбе «Российской газеты» после премьерного показа поделился своими первыми впечатлениями от спектакля Сергея Женовача и своими поисками смысла чеховской жизни.

Исповедь в лесу
— Я два раза был поражен этим спектаклем. Первый раз потрясение было на сцене: какие красивые чеховские сестры, как актрисы великолепно играли, как все у них возникало, рождалось. И второе потрясение — когда я увидел этих юных актрис в жизни: пришли как будто дети, — светлые, чистые души… И думаешь, неужели такое перевоплощение сегодня возможно? Вот подлинность-то русского театра… Значит, русский театр существует в перевоплощении.

То, о чем Станиславский писал, о чем Чехов переживал — чтобы была жизнь человеческого духа — так редко это на сцене сейчас происходит… И какое счастье я сегодня в театре испытал! Попереживал, поплакал за трех сестер и за товарищей военных… Потрясающий спектакль, живой, настоящий. И сложный. Ведь все привыкли, что главные роли — это три сестры. А в спектакле Сергея Женовача абсолютно каждый персонаж — главный. По своей судьбе, по тому, как он существует. Что в адрес режиссера хотелось сказать: впервые я увидел на сцене, когда автор спектакля дает каждому человеку исповедально высказаться. У Антона Павловича в «Трех сестрах» много народу. Один говорит, другой говорит, — в других постановках какие-то вещи, бывает, пролетают. А когда, как в Студии театрального искусства, человек выходит на авансцену и делится с близкими людьми самым сокровенным — или он с Богом говорит, или же с самим собой — он открывает свой мир, свою душу. Это все в спектакле есть. Такая тонкая вязь чувств, такие переходы… Такие эмоциональные монологи на сцене рождаются.

Сергей Женовач: «Сначала люди у Чехова кажутся странными, потом начинаешь их жалеть, сочувствовать. И в итоге любишь их со всеми слабостями»
И это самое, на мой взгляд, главное здесь — что спектакль исповедальный. Где-то там идет обычная жизнь, есть план этой жизни. А человек из него выходит, вырывается и обнажает свою внутреннюю жизнь. Прежде, подчиняясь обстоятельствам, он не то чтобы исполнял какую-то роль, но существовал закрыто, — в быту, в работе человек делается гибким, ведет себя не совсем естественно. Когда много людей, он стесняется самого сокровенного, а если что и прорвется, сразу маскируется, переводится в шутку или в остроту. А когда он остается сам с собой, или наедине с тем, кому доверяет, ему не надо ничего играть…

В спектакле созданы потрясающие выходы — все настоящее случается в лесу. Весь быт остался за березами. Все, что где-то там происходило, оказывается за спиной, а здесь, на авансцене, каждый персонаж искренен. Художник Александр Боровский и режиссер Сергей Женовач выводят этих чеховских людей в лес, и начинается исповедь. Перед Богом или перед любимым человеком. Каждому персонажу дается возможность открыть душу тому, кто может его понять… Либо он говорит со Всевышним, либо с самим собой, либо с природой, с березой — когда выхода уж совсем нет, — а это, значит, какое же печальное состояние!.. Если вспоминать рассказы, повести Антона Павловича — почему-то, когда положение трагическое, человек остается наедине со своими чувствами. Боится кому-то рассказать: поймут ли его, пожалеют ли, если ему совсем плохо. А здесь он смело все березке рассказывает. Одиночество — страшная штука… Вот это режиссер так тонко выводит на авансцену — как среди берез люди естественны и прекрасны. И столько он дает им возможности, столько времени, оторвав от обстоятельств, быть самим собой и исповедоваться…

Интеллигенты и секунданты
Все артисты на месте. Режиссер очень точно характеры выстроил. Вот попробуй передвинь — такой Соленый в том рисунке не может играть, например, Вершинина…

Сложно смотреть, когда ты сам в материале, когда сам играл Вершинина (в спектакле «Три сестры» Олега Ефремова во МХАТе им. Чехова — прим.ред.). Ты идешь за актером, втягиваешься, но все равно думаешь: а я в этот момент играл вот так… А Вершинину — ему ведь и идти-то некуда. Он человек образованный, интересный, он приходит в эту компанию — тем более, что в своей воинской части все уже рассказано. А здесь его слушают. Он и начинает: «Нет, я бы не женился»… Можно вообще о ком-то рассуждать, — тогда очень смешно получается, что он начинает философствовать перед дамой, а потом вдруг слетает с этой вершины… И чем еще их Вершинин интересен, новая тема в его характере: что в присутствии женщины он как-то расцветает… Опять же, это режиссер выстроил, но как молодой актер — Дмитрий Липинский — играет!

Решение образа Вершинина интересное в спектакле — он офицер, но по своей природе не военный человек. У него тонкая душа, он тяготеет к поэтическим натурам. Вначале пытается производить впечатление, философствует, но не как философ, а как поэт, художник. Говорит красиво, возвышенно, как литератор. Потом, в какие-то секунды вспоминает, что он должен быть военным, но когда начинает размышлять, — даже барон Тузенбах по сравнению с ним больше военный… (Тузенбаха играет Никита Исаченков — прим. ред.). Вершинин же, помимо всего прочего, ироничный, вспыльчивый человек, готовый делиться своими неурядицами: смотрите, какая жена у меня плохая. А вообще-то аристократ, и тем более офицер, он не позволил бы себе так говорить о жене, избежал бы фраз, не делал бы акцента, как в пьесе, что жена довела его, с семи утра начала скандалить, детей бросила в момент пожара, сидит здесь… А ты-то сам где был? Ты сам-то — бегаешь за женщиной, когда полгорода горит? Вспомнил про детей… Видите, какие вопросы Антон Павлович поднимает. Фальшивая интеллигенция его раздражала. Были для него знаки, манекены, дежурные слова, а больше всего силуэты, обозначающие ненастоящий мир. Интеллигент — это человек нравственный, живущий по законам Божьим, широко образованный, хорошо воспитанный. А когда все называют себя интеллигенцией, — а человек идет на гибель, и никто его не остановит, — что же вы делаете!.. Вот я думаю, многие ли знали, что Пушкин будет стреляться? Побежали бы туда, если бы не было все так секретно?.. И секунданты могли же сказать: мы не будем, или когда они проверяли пистолеты, разрядили бы их, не позволили бы убивать. И где же тогда это — человек превыше всего, и только Бог может к себе его забрать?..

Я всегда задавал вопрос: почему в «Трех сестрах» все знают, что у Тузенбаха с Соленым должна быть дуэль, и никто не бежит их остановить? И сестры — такие возвышенные, воспитанные, интеллигентные люди, которые стремятся поехать в Москву, почему они не замечают приближающуюся трагедию? Ведь какой эгоизм! Антон Павлович и про это написал. Пришли бы, сказали: стоп, не надо, давайте помиримся… Почему так произошло? Кто-то нашел ответ для себя, почему они не предотвратили трагедию? Антон Павлович не ответил. Не мог.

Комплексы Лермонтова
Чебутыкин и Соленый (Сергей Качанов — Чебутыкин, Александр Медведев — Соленый — прим.ред.). Много кто их ставит впрямую, когда думаешь, что в жизни так не бывает, чтобы сидел человек, и так долго рассуждал или так откровенно вызывающе вел себя. А тут объяснение простое — они пьяные, и им тоже хочется высказаться, выговориться, и они не могут остановиться… А у Соленого — комплексы страшные, как у Лермонтова. Он считал себя некрасивым, характер желчный, чудовищный. Овладеть собой не мог, психофизические комплексы его выталкивали, только потом он начинал соображать, что же он делает. А его несло, несло… Так и в Соленом. Артист Александр Медведев очень хорошо сыграл ключевую сцену с Ириной: «Я же вас люблю». Если бы она в ответ сказала: я тебя понимаю, но я люблю другого… А она его оттолкнула, это все равно, что плюнула в глаза при всех. И в нем снова вспышка гнева…

Сестры — блестящие актерские работы, так подробно и так эмоционально сложно прожиты в спектакле их жизни! (Мария Корытова — Ольга, Дарья Муреева — Маша, Елизавета Кондакова — Ирина — прим.ред.). Объемные характеры. По женской натуре — удивительно широкая палитра, их женские характеры были расширены, потому что многие играли сестер сдержанными, воспитанными, а здесь женская природа была обнажена. И темперамент, и вспышки чисто женские… То, чего женщины потом стесняются — мол, я погорячилась, прости меня, я так дурно выглядела, такая была ужасная… Я первый раз сегодня увидел, как возникали подобные проявления в исполнении прекрасных актрис. Я ведь больше общаюсь с таким иконописными женщинами, силуэтными, — знаете, как на фресках, на сосудах амфорных. А тут я понял — вот они, оказывается, какие женщины бывают…

Там невероятная сцена, когда Маша прощается с Вершининым. Причем актриса сыграла ее спиной — самая сложная задача. Какой финал отношений у них грандиозный. Шекспир ворвался в Чехова. У нас в спектакле был сдержанный: «Я пришел проститься» — «Ну, прощайся», — и сестры не выдерживали, просили мужа Маши: «Быстрее, быстрее же возьмите ее». А в СТИ яркий конец — Вершинин с Машей буквально физически не могут расстаться. Ведь всё — никогда же такого с ними в жизни больше не случится…И как последний акт мощно сделан режиссером, — мурашки по коже. Так и должно быть, когда — она самая эмоциональная. И по существу, и по тому, как сыграна.

Когда Вершинин ушел, и Маша остается с мужем, Кулыгин ей говорит: «Ну поплачь, поплачь… Я Машу люблю, жалею», — он ей всю боль свою передает… Тут тонкость не плакатная должна быть, когда он столько пережил, и уговаривает себя: «А я доволен», — к нему сочувствие должно возникать. Какую он нашел форму существования — все же видит, все понимает, и как же он ее любит, что смог не опуститься «до топора»…

Финал спектакля потрясает. Такое впечатление, что сестры после светлого березового леса в своем доме оказываются как в темнице. Падающий свет из окна на этих женщин… (Выдающаяся световая партитура художника Дамира Исмагилова — прим. ред.) И сразу такая боль возникает, будто с ними произойдет что-то страшное. Жизнь кончится. Ясно, что у них нет выхода, им уже не вырваться из этой темницы, — некуда, им конец. Вспомнилось, чувствовали ли дочери царя Николая II, что их вот-вот расстреляют?..

Такой мощный финал. Замечательный спектакль. Дай Бог, чтобы он как можно дольше жил на сцене, и чтобы его как можно больше увидело зрителей. И чтобы больше артистов ходило смотреть подлинный театр; это праздник и для Москвы, и для тех, кто занимается нашей профессией. Всех хотелось бы поздравить с удачей — много прекрасного в этом спектакле. А завтра будем еще дальше размышлять и осмысливать…