В российском прокате — «Елки новые» от режиссера комедий «Горько!» и «Самый лучший день» Жоры Крыжовникова. Корреспондент встретился с одним из самых неоднозначных представителей российского кино и разузнал, что тот привнес в шестую часть популярного новогоднего фильма.

— Когда я узнала, что очередные «Елки» снимете вы, подумала: «Наконец-то в этой милой новогодней сказке появится настоящий русский колорит».

— Что бы вы ни думали, я пришел в «Елки» не для того, чтобы разрушить бренд (смеется). В этом фильме было много замечательного: ожидание чуда, новогодняя атмосфера, вера в то, что всё плохое уйдет, а хорошее останется. Всё это в картине нужно было сохранить. Думаю, у нас получилось.

— Что же в ней появилось от Жоры Крыжовникова?

— «Елки новые» — это новые истории, новые артисты и локации, новые режиссеры и сценаристы. Моей задачей было сделать так, чтобы ушло всё случайное и слезливое — мелодраматический крен особенно чувствовался в последних двух фильмах. Но мне, например, нравятся «Елки 3». В них было идеальное сочетание очень смешных кусков с Ургантом и Светлаковым и лирической истории о собаке, которая бежит к своей любви. Эти качели между юмором и собачьей лав-стори очень круто работали. Мне хотелось соблюсти этот баланс. С одной стороны, чтобы было кому сопереживать, чтобы была надежда, что в Новый год у этого персонажа всё получится. С другой — похохотать в чистое удовольствие.

— За счет чего вы укрепили комедийную часть?

— Например, за счет привлечения Дмитрия Владимировича Нагиева. Благодаря ему история стала бесшабашной и веселой. Я вообще твердо уверен в том, что потенциал этого артиста не исчерпан. Он сложнее, чем может показаться.

Ургант и Светлаков не пропустили ни одной части по причине зрительского желания и потребности их видеть. Чисто теоретически «Елки» — это гораздо больше, чем просто Ургант и Светлаков, потому что это формат рождественской сказки, существующий давным-давно.

Взять, к примеру, «Ералаш». Что это такое? Сборник коротких историй, которые происходят в школе или со школьниками. «Елки» стали такими же историями — сборником новогодних городских сказок.

— То есть зрителям впору воспринимать «Елки» как «Ералаш» и ждать выхода в прокат всё новых и новых картин?

— Воспринимать это надо так: не хочется смотреть — не смотри, никто не заставляет. Лично я считаю, что этот жанр неисчерпаем. Если делать его честно, то этот фильм будет интересно смотреть каждый год. Как бы пафосно это ни звучало.

— Я знаю, что в картине дебютировала ваша дочь Вера.

— Да, мы сняли ее в малюсеньком эпизоде. Хотя на самом деле мы с женой Юлей против того, чтобы она снималась до подросткового возраста. Детские смены составляют восемь часов, это очень тяжело. Я сам после съемок устаю до такой степени, что иногда просто не могу встать с кровати, поэтому как никто другой знаю, какой это выматывающий труд. Знаю, до какой степени психического истощения можно дойти, если тебе, например, надо два часа плакать. Когда Юля играет в сценах, где надо поплакать сначала для общего плана, потом для крупного, потом еще разок, она потом на ногах не может стоять.

— Такова актерская профессия.

— Да, но часто зрители не понимают, до какой степени артисты тратятся — ведь все эти эмоции надо доставать из себя. Актер — это единственная профессия, где инструмент не отделен от исполнителя. Тот, кто играет на скрипке, — мучает инструмент, чтобы он зазвучал. А здесь ты тратишь свой психофизический аппарат. Я не хотел бы подвергать этому своего ребенка.

— В одном из интервью вы сказали, что такой фильм, как «Служебный роман», сейчас сложно снять, потому что нет таких сценариев. В чем причина?

— Нам подчас не хватает времени. По-хорошему, сценарий готовится очень долго. Полнометражный пишется как минимум год. Сегодня продюсеры слишком часто торопятся: идея есть, персонажей придумали — ну все, давайте снимать! Такие горе-продюсеры дают сценаристам всего месяц. За это время можно написать что-то похожее на сценарий, но не создать качественный продукт. В этом и проблема. Даже очень хороший сценарист, ограниченный во времени, не выдаст достойный материал. Да, в нем будут отдельные сцены, какие-то шутки, но цельной картины не получится. При таком раскладе проект однозначно терпит катастрофу. Особенно это касается комедий. Жанр вроде кажется простым, однако он ничуть не проще, чем драма.

— В чем его сложность?

— Я читаю лекции студентам и вижу, что они отчасти шокированы той начинкой и структурной сложностью, которая есть в комедии. Недостаточно быть только остроумным человеком, чтобы у тебя получилось. Нужно очень много работать над материалом. Поэтому сценаристов много, а сценариев мало. Вот таков ответ на ваш профессиональный вопрос (улыбается).

— Вы задумывались о том, стоит ли с помощью кино воспитывать вкус зрителей? После просмотра некоторых новых фильмов возникает вопрос: это аудитория с не очень высокими потребностями рождает спрос на некачественный киноконтент или киноиндустрия портит вкус людей?

— В воспитание вкуса я не очень верю. Считаю, это дело самого человека или его родителей. Мы, конечно, можем снять фильм о композиторе Иоганне Себастьяне Бахе и выпустить его в широкий прокат. Только на него никто не пойдет, потому что большинство людей музыку его не слушает. Но это не вина Баха.

Гораздо важнее вопрос, на который должен ответить себе каждый режиссер и сценарист, а именно: отражать жизнь или пытаться менять ее, на нее воздействовать? Есть, например, фильм «Аритмия» Бориса Хлебникова, который пытается жизнь отразить. Это терапия, исследование, которое помогает увидеть, как живут люди. В то же время существуют фильмы, призванные дарить надежду, как те же «Елки».

Они как бы говорят: «Снег белый, погода хорошая. Впереди только лучшее! Чудо возможно! Люби!» Нужно исследовать жизнь и показывать, какая она. Вместе с тем важно пытаться рассказывать и про что-то хорошее. Возможно, это вопрос грамотного компромисса.

— Насколько мне известно, вы сейчас работаете над фильмом, на который широкая аудитория, скорее всего, не пойдет.

— Да, следующим из моих проектов будет историческое биографическое кино об одном великом поэте. И да, мы с продюсерами понимаем, что ни цифр «Горько!», ни цифр «Кухни», и даже цифр не очень удачных новогодних проектов нам ожидать не стоит.

— Для чего же вы это делаете?

— Чтобы зрители, которых, возможно, случайно занесет в кинозал, открыли для себя что-то новое. Это отчасти работа, которую ты делаешь без скидок на вкусы аудитории, как бы чуть-чуть зря… Понимая, что таких денег, такого успеха, внимания прессы и людей не будет. Просто потому, что это проект о поэзии. Но это тоже нужно. Возвращаясь к предыдущей теме, хочу сказать, что лично я, наверное, буду стараться совмещать что-то безусловно массовое с тем, что нужно делать, исходя из чувства вкуса.

— Этот фильм вы тоже снимете в жанре комедии?

— Я бы хотел сделать поэтический мюзикл. Будет множество стихов, на которые мы будем монтировать клипы. У Тимура Бекмамбетова в свое время были очень крутые стихотворные рекламы по Блоку и Пастернаку. Мне хочется попробовать сделать нечто такое. Мне кажется, сейчас этого не хватает.

— Получается, вы прославились как комедийный режиссер, а теперь…

— Обязательно надо в драму! (Смеется.) Предупреждая ваш вопрос, скажу, что я учился театральной режиссуре у Марка Анатольевича Захарова. Пока учился, в основном ставил Шекспира. Я мегафанат драмы, проводил с артистами какие-то лаборатории по Питеру Бруку, погружался в эту историю.