В ежегодном аттракционе под названием «новый роман Пелевина» с каждым годом оказывается все меньше и меньше литературы и все больше маркетинга. Новостными поводами становится не собственно выход романа, а то, что роман заслан в печать, то, что выбрана его обложка. И даже то, какие необыкновенно жёсткие условия ставят издатели книготорговцам. Книжным обозревателям тоже приходится подписывать необыкновенную бумагу, в которой они обязуются молчать, аки рыбы об лед, о всем связанным, с новым романом до часа икс. Юридическая сила такой бумаги сомнительна, но символическая — ого-го.

Если же все-таки отвлечься от пирамиды этих сопутствующих смыслов и обратиться наконец к самому тексту романа «Путешествие в Элевсин», то мы без особого удивления убедимся, что Виктор Пелевин продолжает надстраивать и настраивать грандиозную пирамиду того самого мира, фундамент которого он закладывал в предыдущих книгах «Transhumanism Inc.» и «KGBT+». Мы по-прежнему живём в Добросуде (возникшем в неопределенном будущем на территории России «Добром государстве»), правящая элита которого по-прежнему располагается материально на десяти таерах — подземных этажах банкохранилища, а ментально — в собственном виртуальном мире.

Но здесь автор идёт ещё дальше. На сей раз в мире реальном, — в том, что мы называем «реальным миром», не происходит больше вообще ничего, повествование не прорывается в него ни на минутку, как раньше, ни единой сценой. Все ушло в виртуалию и в симуляции, причём это не одно и то же. Виртуалия — это, собственно, мир, в котором герои как бы живут. А симуляция — это говоря, по-простому, компьютерная игра, в которой воспроизводится тот или иной мир, отличный от их повседневного. В данном случае — «Рим 3» (толстый намёк на «Третий Рим») — как бы досконально воспроизведённый Древний Рим имперской эпохи, но с киношными допущениями.

Инновация нового романа — что в него привлечён герой давешнего (2017) удачного «Айфака» Порфирий Петрович. Если кто запамятовал — это литературно-полицейский алгоритм, который расследовал преступления и симультанно писал об этом романы, продажа коих приносила существенный и при этом совершенно законный доход полицейскому управлению. Действие «Айфака» происходило практически в наши дни, или, в терминологии нынешнего мира Пелевина, «позднего карбона», здесь же старый добрый Порфирий Петрович перепрограммирован и назначен императором в этот самый «Рим 3». Заметим, что Пелевин продолжает языковые игры: освоив двусмысленность выражения «храниться в банке», теперь он вспоминает, что имя Порфирий не просто античное, но и императорское: Πορφύριος — «багряный».

Разобравшись в машинерии, попытаемся разобраться, что же, собственно, в этом романе происходит. Если коротко — император Порфирий со своим спутником, который более не пытливый юноша-ученик, обычный протагонист пелевинских романов, а вполне себе «крепкий орешек» (если это выражение применимо к виртуальным героям), жрец-гладиатор Маркус-Мардук, идут вместе в этот самый Элевсин, чтобы совершить грандиозную мистерию, которая изменит будущее, настоящее и, пожалуй, даже прошлое мира. Но, оказывается, и будучи перепрошитым, Порфирий не растерял своих базовых настроек; и одновременно с совершением некого действия, он продолжает его описывать. Так, чтобы вышло занимательно и продаваемо.

Более, пожалуй, сказать нечего. Во-первых, разумеется, чтобы не разжевать раньше времени детективную изюминку. Точнее, целую увесистую черносливину. А во-вторых, потому, что собственно сюжет, к чему мы уже привыкли, читая ежегодные опусы Пелевина, плавает, как мозги в баночном физрастворе, в бесконечных и довольно-таки сложно понимаемых рассуждениях о виртуальном, философском, моральном, технократическом и, позволим себе вслед за нашим автором употребить без объяснений учёное слово, аксиологическом аспектах бытия.

«А как же современность? — спросит здесь любопытствующий читатель. — Элевсинские мистерии и самообучающиеся нейросети — это все восхитительно, но неужели нашему автору больше нечего сказать в этом году своим читателям?»

Скажем прямо: если и есть, то делает он это крайне сдержанно. Современность прорывается на странице виртуального романа в виде обширных рассуждений о разных видах нейросетей, которые автор, похоже, считает главным трендом отчетного года. И, неожиданно, в виде кокетливого упоминания такой остросовременной реалии, как «зерновая сделка». Причем в контексте, не имеющем ничего общего с тем, что мы встречаем в СМИ. И все? Да, пожалуй, и все. Не мало ли? Пожалуй, мало. Но для заявленного в выходных данных стотысячного тиража — пожалуй, в самый раз.

Впрочем, не совсем все. Отдельный бонус-трек для поклонников Пелевина с большим стажем — длинное проникновенное вставное эссе о концерте «Пинк Флойд» в Помпеях. Точнее — двух концертах с сорокапятилетним интервалом, 1971 — 2016. Формально оно, разумеется, оправдывается древнеримским сеттингом всего романа, но ощущение такое, что Пелевину давно хотелось куда-то вставить это эссе. Собственно, с 2017 года, когда вышел фильм о том, как Дэвид Гилмор сотоварищи рискнули снова выйти на помпейскую арену, впервые с 1971 года, — и верные их поклонники убедились, что время безжалостно не только к кровожадным языческим богам, но и к золотоволосым богам рок-н-ролла.

«Когда музыканты вышли на арену, я узнал брита, поразившего меня своей песней — но с трудом. Он превратился в бочкообразного старика с седой щетиной. Венок, украшавший его плешь, делал его похожим не на небожителя, а на Пана с деревенской росписи».

И это отрадно. Не метаморфоза Гилмора, разумеется, а то, что Пелевин перестал стесняться своей — совершенно, заметим, естественной для его поколения интеллигентных мальчиков — любви к британскому року. И этим он сильно отличается от других русских писателей, традиционно к нему совершенно равнодушных. Хотя, например, у Аксенова, Лимонова, Высоцкого, Бродского и даже у Набокова была возможность общаться с его представителями лично (тут можно сделать оговорку и вспомнить Сергея Солоуха — но кто же его вспомнит).

Для тех, кто внимательно следит за сочинениями Пелевина, это не новость. Отсылки к «Пинк Флойд» и «Кинг Кримсон» порхают по его произведениям, начиная с «Омон Ра». Но такой большой и смыслообразующий фрагмент возникает впервые. И, право же, это стоит запутанных рассуждений о перепрограммируемых нейросетях и баночном всемирном правительстве.