Для молодого режиссера Игоря Теплова «Заповедник» Сергея Довлатова — историческая повесть: постановщик родился восемь лет спустя после описываемых событий. А для многих людей, сидящих в зале, довлатовский текст — словно странички семейного альбома: так знакома удушающая атмосфера позднего застоя, приметы быта того времени, да и шуточки автора, давно растащенные на цитаты. «Мужчин мало, поэтому многие девушки уезжают, так и не отдохнув». «Он был художник? — Не совсем, подлецом оказался». «Спала аккуратно — тихо, как гусеница».
Довлатовскую любовь к жизни во всех ее проявлениях в спектакле «Заповедник» удалось передать очень внятно.

Несмотря на простоту довлатовских текстов, ставить его прозу необычайно трудно. Если сбиться на пересказ житейских анекдотов — получается плоско, если вытаскивать горький подтекст — скучно и нравоучительно, чего сам автор терпеть не мог.

Режиссеру Игорю Теплову и художнице Ольге Кузнецовой удалось избежать этих бед. Их спектакль сохраняет самое ценное, что есть в прозе Довлатова — ненавязчивый юмор, наблюдательность и замечательную атмосферу трагикомедии жизни, в каких бы историко-политических декорациях она ни протекала.

Пушкинский заповедник в Михайловском, куда герой приезжает поработать экскурсоводом (точнее — сбегает из Ленинграда от литературных неудач, собственного пьянства, разламывающейся на куски семейной жизни) — это сгущенный концентрат позднесоветской истории. И туристы — от пионеров до восторженных домохозяек, трепетных интеллигентов и убогих «образованцев» — приезжают в заповедник зачастую не для того, чтобы приобщиться к Пушкину, а чтобы поставить галочку в свой культурный рейтинг.

Спектакль сохраняет самое ценное в прозе Довлатова — юмор, наблюдательность, ощущение трагикомедии жизни, в каких бы декорациях она ни протекала
Знаю по опыту: молодые режиссеры, воссоздавая советское время, очень часто путают семидесятые годы с шестидесятыми, а те и другие — с 50-ми. Тогда как у каждого из этих десятилетий — свой стиль, свой музыкальный и ритмический фон, свои моды и вкусы. Теплов очень бережно, с большим пониманием эпохи воссоздает антураж «Заповедника». Бодрая музыка, которая будит героя по утрам — «И родина щедро поила меня березовым соком…» или призывное «Дари огонь, как Прометей» — не может не вызвать улыбку. Весьма достоверны бакенчики у официанта — именно по моде 70-х, но еще чуть-чуть и они превратятся в пушкинские бакенбарды. Достоверен и алкоголик дядя Миша (Владимир Майзингер), у которого герой снимает комнату — кстати, на экране подлинные снимки той хибары, где жил Довлатов. Все эти детали рождают атмосферу убедительной документальности, но художественно преображенной. Так ансамбль «Маленькие трагедии», то и дело услаждающий слух публики хитом «У Лукоморья зеленый дуб…» с трогательными подпевками «мяу-мяу», — чудесная пародия на все ВИА того времени.

Известно, как сложно представлять на сцене талантливого писателя с его внутренними метаниями и непрерывным творческим процессом, превращающим в большую литературу сор жизни. Постановщики спектакля нашли для этого остроумный ход: на сцене два Довлатова (то есть два персонажа, два Бориса Алиханова — зрелого и молодого). И непрерывный диалог с самим собой, какой ведет герой повествования, таким образом вытащен наружу, явлен публике ненавязчиво и точно.

Надо сказать, что Павел Баршак (Борис Алиханов в зрелости) успешно справился со своей труднейшей ролью. Постановщики не гнались за внешним сходством — актер отнюдь не столь брутален, каким внешне был Довлатов. Зато Баршаку отлично удалось передать его ранимость, тонкость, его обостренное восприятие казенной фальши, в чем бы она ни проявлялась — в официальных формулировках, в музейной методичке или в диалогах сограждан.

Параллели между поэтом Пушкиным, заточенным в Михайловское, и писателем Довлатовым, отбывающим здесь свою добровольную ссылку, намечены уже в первом действии. Во втором мысль автора «у каждого гения есть знакомые, но кто из знакомых признает, что его приятель — гений?» подчеркивается постановщиками особенно отчетливо, порой — даже слишком. Зато становится очевидной простая мысль: в том, что Довлатов понимал при жизни, очищая себя «под Пушкиным», мы, его читатели, осознали и приняли три десятилетия спустя. Воспроизведенные почти документально сцены Довлатовского фестиваля в Пушкинских горах — тому свидетельство. Сама была на таком, знаю.

И еще одну важную мысль удалось донести до публики в этом спектакле. Секрет непреходящего успеха довлатовской прозы — в неиссякаемой любви автора к людям. Насмешливый Сергей Довлатов на самом деле любил своих героев и любовался ими. Всеми: и нелепыми деревенскими пьяницами, и опустившимся фотографом, и провинциальным графоманом, и даже гэбэшным майором и знакомым-стукачом. Примечательна фраза последнего, оправдывающего собственные доносы: «Я ведь из Кулунды, мне что — туда возвращаться?». Подумав, Алиханов примирительно соглашается: «Кулунда, конечно, меняет все».

Вот эту любовь ко всему, приятие жизни во всех ее проявлениях, столь свойственные русскому менталитету и столь очевидные «на фоне Пушкина», постановщикам тоже удалось передать очень внятно. Прекрасны массовые сцены в прологах, отлично поставлена сцена запоя Алиханова, где явь перемешивается с кошмарами. Не могу не отметить актерские работы Ирины Пулиной, Алексея Воропанова, Александра Анисимова, Алексея Рахманова.

И конечно, апофеозом спектакля стала сцена с гигантским Пушкиным (Игорь Хрипунов), который из-за стекла заглядывает, склонившись, в низкое окошко похмельного писателя. А тот тянется к нему в жажде прикоснуться, и кажется (привет теории шести прикосновений!) вот-вот уже достигнет цели, но Пушкин исчезает, посылая на прощание сочувственную улыбку и воздушный поцелуй. То ли прощает, то ли благословляет, то ли велит младшему маэстро не оставлять стараний…