Михаил Козаков был человеком ренессансным. Ему было душно и тесно в своем времени — он был современником Самойлова и Софокла, Шекспира и Бродского, Моцарта и Дунаевского, Пушкина и Лэнгстона Хьюза… «Я люблю додумывать мысль во времени», — объяснял он мне в одной из бесед. И подкреплял тезис Пастернаком: «Во всем мне хочется дойти до самой сути. В работе, в поисках пути, в сердечной смуте. До сущности протекших дней, до их причины, до оснований, до корней, до сердцевины».
Михаил Михайлович Козаков

Мы могли договариваться об интервью месяцами: «Вот сыграю Лира (или сыграю Шейлока, или домонтирую фильм, начитаю Бродского для радио, закончу запись для телевидения) — тогда обязательно». Но вдруг звонил, взволнованный: «Я всю ночь не спал — смотрел фильм Прошкина «Доктор Живаго». Приезжайте прямо сейчас, я не могу не рассказать вам об этом!».

Перед вами фрагменты наших бесед разных лет. Мысли, которые отсюда — и в вечность.

О «Докторе Живаго» и вечном проклятье

— Грандиозный фильм Александра Прошкина «Доктор Живаго» — о роке, что висит над нашей страной, над всеми нами. Там есть ключевой диалог о том, сколько проклятий тяготеет над детьми согрешивших людей: прокляты до четырех поколений. Значит, двести лет под проклятием… А теперь еще и наши грехи — ибо все мы участвуем в преступлениях нашего века. Значит, еще двести лет. Эта мысль в фильме продолжается в художественных образах. И все это пропущено через попытку героя Олега Меньшикова осознать этот мир. Как Гамлет пытался охватить умом грехи своего мира, так Юрий Андреевич Живаго хочет понять преступления мира нашего. Он пытается понять, как самосохраниться в этом мире. И ты, зритель, пытаешься вместе с ним.

Михаил Козаков олицетворял эпоху хрущевской оттепели
— Нам хоть покажи документальную хронику сталинских гулагов — и помнить и знать ни о чем не хотим, и готовы хоть сейчас туда вернуться, в эпоху доносов и охранки. И снова готовы рвать на груди рубаху, и кричать, что мы — самые великие, самые праведные, самые правые в своих делах. И ради этой правоты «убью кого хошь». Хоть брата, хоть друга. Алкоголь, разбой — вот уж где «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Это и у Пушкина, и у Пастернака — повсюду кожу сдирают заживо. Это проклятье вечное.

О человеческих ценностях

— Бродский отмечал: человечество вступило в постхристианскую эпоху. Когда Заповеди остались только на бумаге. И пусть «сильные мира сего» стоят со свечечками у амвона, но в реальной жизни они про эти Заповеди давно забыли. И от этого все в мире резко меняется, от политики до этики и эстетики.

Об искусстве и пиве

— Что такое общепит? Это значит: люди принюхиваются к дерьму, привыкают к нему. А привыкать к дерьму — плохо. Это приводит мир на грань конца. Такие мысли мне приходят в голову не в связи с собственной неизбежной смертью. Есть же дети, есть внуки, им надо жить. И вообще жалко: когда-то творили Гомер, Шекспир, Пушкин, Толстой. Где все это, куда исчезает, в какие дыры истории проваливается? А без них остается всеобщая депрессия, которую порождают те же Бесланы, Ираки, Грозные…

— Кинопродюсеры постоянно ссылаются на рейтинг, на спрос — словно они не искусством занимаются, а торгуют пивом. Панама все это!

О конце света

Михаил Козаков: Я доказал себе, что я не трус, я — боец
— Человечество всегда ждало конца света. Но сегодня мы ждем не теоретического апокалипсиса, а конкретных атомных бомб. Когда изобрели пулемет, тоже считали: появилось оружие массового уничтожения. И постреляли с той поры много народу. А сегодня это уже детские игрушки. Сегодня ясно: попади атомная бомба в руки бен Ладену или в Северную Корею — и ничтоже сумняшеся бабахнут при первом же удобном случае. И — привет уже не только Шекспиру.

Об одиночестве

— Вы посмотрите: я же теперь выбился в образованные люди! Никогда себя таковым не считал, но на фоне того, что происходит, я вынужден считать себя образованным. А это значит, дело плохо. Вы послушайте, что и как говорят теперь по телевидению, какие ударения ставят, как употребляют слова, не понимая их значения! Неважно? Но все в мире взаимосвязано. И оттого, что на глазах происходит вырождение нации, грусть берет ужасная

— Я корнями связан с русским языком и русской культурой. С ней и общаюсь, чтобы черпать в ней силы. А из людей? Живу не то чтобы замкнуто, но выбираю — куда идти и с кем разговаривать. И часами говорить, как прежде, могу теперь с очень немногими…

О таланте и гении

— Гений — это когда человек определяет пути развития поколений. Пушкин — гений, Толстой — гений, Блок — уже не знаю. Станиславский — единственный гений русского театра. В кино: Чаплин, Эйзенштейн, Феллини, на грани гениальности — Боб Фосс. А я артист способный. Потому что вокруг очень много неспособных. А гениев сегодня нет. Может, еще только нарождаются. Хотя мы друг другу говорим постоянно: это гениально! И тут же забываем.

— Мрачнее меня нет человека. Но мне нужен и Гете, и «Жил отважный капитан…».

Об оптимизме

— Были два близнеца: оптимист и пессимист. Решили их характеры как-то поправить. Пессимисту подарили деревянного коня, красивого и в яблоках, — чтоб радовался. А оптимисту подарили конское яблоко — чтоб расстроился. Просыпается пессимист: «Ну вот, подарили коня в яблоках, а я хотел вороного!». Просыпается оптимист: «А у меня была живая лошадка! Только она убежала…». Эта позиция мне ближе. Вот вы меня слушаете, я ставлю вам пластинку, мы разговариваем — и я сейчас абсолютный оптимист.

О начале большой карьеры

— Ваша первая роль в кино — Шарля Тибо в «Убийстве на улице Данте» Михаила Ромма. Какое самочувствие у вас было тогда?

Умер актер Михаил Козаков
— По-тря-са-ю-щее! Я такого счастья больше не испытывал: меня позвал сам Ромм играть вместе с самим Пляттом, самим Штраухом, а пробовались на эту роль до меня мой учитель Массальский, Кторов! Это было совершенно телячье счастье. Вообще, вы все-таки разделяйте, когда вы спрашиваете для интервью, а когда — для себя.

— А я не разделяю — зачем?

— Тоже правильно.

Кинороли Михаила Козакова
Их около ста. Но как ни странно, в основном — эпизоды. Актер не просто фактурный — красавец, от него балдели женщины всей страны. Не просто одаренный — огромного и разностороннего таланта, хоть характерного, хоть драматического, хоть трагического. Играл же — Дзержинского, безымянных кассиров, врачей, поваров, профессоров, фотографов, ветеранов, наблюдателей, гипнотизеров, «возлюбленных Киры»… Из сотни ролей выберу шесть, способных сохраниться в памяти:

Шарль Тибо («Убийство на улице Данте», 1956)

Зурита («Человек-амфибия», 1961)

Джингль («Записки Пиквикского клуба», 1974)

Зефиров («Лев Гурыч Синичкин», 1974)

Полковник Чесней («Здравствуйте, я ваша тетя», 1975)

Отец Пимен («Борис Годунов», 2011)

Главные режиссерские работы в кино:
«Безымянная звезда» (1978)

«Покровские ворота» (1982)

«Визит дамы» (1989)

«Тень» (1991)

«Медная бабушка» (2004)

«Очарование зла» (2006)