Зачем нужны ужастики? Страшные хрипы в полумгле, вой в дальнем переулке, несет меня лиса в дремучие леса… Можно начать прямо со сказок о Бабе Яге, от которых у пятилетних стыла кровь в жилах, а потом ничего, привыкли. Потому что жизнь, как правило, оказывается страшнее Бабы Яги.
Кадры из фильма «Дом улиток»

Работает емкое понятие «сублимация». Род громоотвода. Поужасаешься в кинозале, выйдешь на улицу — а тут сплошные автомобили, веселые толпы, жизнь продолжается. Конечно, хуже, когда пугают в политических целях — страшным евреем Зюссом, например, пугали народ нацисты, готовя сознание для газовых камер. Но если без идейных аллюзий и политических метафор — тогда ничего, каждый отыщет на притемненном экране что-то себе близкое. То, что завораживало в младенчестве, детстве или в юности. А для того, чтобы найти близкое, нужно, чтобы в таком кино нашлись бродячие сюжеты и образы: в этом жанре повторение — мать. Зал радостно встрепенется, заслышав знакомые позывные откуда-нибудь из «Франкенштейна» или «Дракулы». Из Карпентера, Крэйвена, Линча или Гильермо дель Торо. Отечественных примеров нет: у нас этот жанр сначала осуждался на государственном уровне, а что появилось потом — лучше не вспоминать.

Идеально, когда такое кино черпает идеи и образы из народных страшилок, как Гоголь черпнул своего Вия из украинского фольклора. Сам Вий у него страхолюден, но безвреден, и герой повести умирает не от чудища, а от ужаса. Примерно то же происходит в кинострашилках: слабые сердцем их обходят, но сильные духом умудряются из них добывать адреналин, как на американских горках.

Новый ужастик «Дом улиток» по одно колено стоит в народных страшилках, по другое — в классическом кино, слышны также отзвуки литературной готики — приемы собраны, кажется, со всех мировых архивов жанра. Но рука не поднимется за это клеймить режиссера — испанку Макарену Асторгу: здесь не чувствуется женских нежностей, рука ее тверда, взгляд точен и есть про запас чувство юмора. Посмотрите, например, как она использует колорит знойной Андалусии, эти беленые стены деревенских домов, эти выгоревшие от солнца луга, леса, вызывающие воспоминания о диснеевских гномах, наверняка здесь живущих. Стандартно, но выразительно использует звук: гулкое электронное уханье ночных кошмаров, скрипы, смешанные с волчьим воем, и даже отдаленные ритмы праздничной хоты кажутся вселяющими тревогу.

Сам сюжет тоже вызовет множество воспоминаний — и порожденных ими ожиданий. Писатель Антонио снимает дом в городке, которого на карте нет. Дом, конечно, старый, мрачный и скрипучий, комнаты увешаны головами убитых волков: а волки мстительны, они бич здешних мест. Жители городка смотрят исподлобья, молчаливы и явно хранят страшную тайну. Из сарая-развалюхи доносится звериный рев. Подозрительным кажется пес, которого писатель подобрал по дороге и приютил, забыв дать ему имя. Странно ведет себя и женщина по имени Берта, сдавшая ему дом — она молода и хороша собой, что обещает лирическую линию, но что-то в ее взгляде заставит насторожиться.

Все в фильме рассчитано на то, чтобы зритель начал бояться даже темноты. Чтобы вздрагивал от невинного шороха. Чтобы встреченный писателем святой отец, внешне добродушный, рассудительный и трезвый умом, тоже казался очередным оборотнем.

Пересказывать происходящее в таком фильме категорически нельзя: он должен быть загадкой от начала до конца. Автор дает волю своей кинематографической эрудиции и фантазии, и чем дальше в лес — тем больше будет трупов, крови, а главное, тайн. Главной проблемой таких ужастиков всегда были, есть и будут их развязки. Завести зрителя в дремучий лес и его хорошенько запутать авторы легко могут, но когда им придется искать выход из ими же придуманной чащи — с этим всегда сложности. Причем любой исход ведет зрителя к разочарованию. Даже классический сериал Lost («Остаться в живых»), за несколько сезонов доведя публику до абсолютного экстаза, все убил тем, что списал всех заинтриговавшие события на мистику, на чудо. Чудом можно решительно все объяснить, но не убедить. В какой-то мере такой шок вас настигнет и от неожиданных трансформаций в финале картины Макарены Асторги, хотя и ему не откажешь в определенной элегантности.

Не знаю, как кто, а я вижу в жанре ужасов что-то вроде тренажерного зала, где вы накачиваете брюшной пресс и бицепсы — здесь тренировка нервов, упражнения для эмоций, сбрасывание напряжения, отрешение от бытовых проблем, чистая физика. Редко кто из больших мастеров использует хоррор не как самоцель, а как еще одну краску в палитре, — возникают метафорические явления наподобие «Сияния» Кубрика или «Твин Пикс» Линча. Некоторые исследователи видели метафору надвигающегося фашизма в сорвавшемся с цепи чудовище Франкенштейна, но чаще всего это попытки перегрузить утлую лодку — она под идейной тяжестью тонет. Одно из безусловных достоинств «Дома улиток» в его непритязательности, в отсутствии амбиций: он исправно пугает, интригует и подвывает, но не претендует быть философом-энтузиастом.