В Доме русского зарубежья за один вечер отметили сразу три знаковых юбилея. 105-летие Александра Солженицына, 50-летие публикации его книги «Архипелаг ГУЛАГ» и 25-летие премьеры спектакля «Шарашка» по Солженицыну в Театре на Таганке, того самого, где великий Любимов играл Сталина, и где по гениальной находке Давида Боровского трибуны превращались в нары — метафора, которая до сих пор, кажется, не осмыслена поколениями.

Все эти даты объединить в одно событие удалось ведущей исследовательнице Солженицына в России Галине Тюриной, она написала инсценировку спектакля «Стойкость», где наряду с фрагментами из романа «В круге первом», который и лег в основу постановки Юрия Любимова, звучали фрагменты из «Архипелага ГУЛАГа». В роле постановщика выступил молодой режиссер Арсений Бехтерев. Это не был перефраз «Шарашки» и даже не реплика, об этом Галина Тюрина предупредила зрителей еще до начала спектакля. «Это всего лишь наш поклон Юрию Петровичу за то, что он любил Солженицына и передал эту любовь своим ученикам», — сказала она.

Однако так просто от тени Любимова создателям «Стойкости» уйти не удалось. Да и, кажется, это было бы невозможно. Часть актеров перекочевали в новую постановку из той, что гремела по Москве четверть века назад, вместе с актерами пришли и бушлаты, чудом уцелевшие в костюмерных Театра на Таганке, да и главные действующие лица все те же, инженеры и ученые, брошенные в спецтюрьмы, называемые «шарашками».

И еще до начала постановки Юрий Любимов вспоминался зрителям в фойе концертного зала в Доме русского зарубежья, здесь была размещена небольшая экспозиция, посвященная таганскому спектаклю. Афиши и программки 25-летней давности напоминали, что «Шарашка» ставилась к 80-летию Солженицына, и что это был первый юбилей, который нобелевский лауреат отмечал на родине после возвращения из изгнания. А под афишами стоял деревянный ящик с цифрой 80 и автографами создателей постановки — это был подарок автору романа «В круге первом». Юрий Петрович написал лаконично: «Дорогому младшему-старому другу». Любимов был старше Солженицына на один год. Но здесь главное не только что написано, а где. Надпись сделана в первом круге цифры 80. То есть в верхней части восьмерки. Тут же вспомнились слова из романа: «… вы по-прежнему в аду, но поднялись в его лучший, высший круг — в первый». И далее: «Шарашку придумал, если хотите, Данте. Он разрывался — куда ему поместить античных мудрецов?»

И если вдуматься — этот ящик, расписанный мудрецами XX века, и стал ключом к понимаю нового спектакля. Со всеми «зашитыми» Любимовым аллюзиями. Ведь узнаваемы не только герои и костюмы, вопросы — те же. Настучать? Предать? Спасти себя и убить других? Спасти любимую или спасти семью? Порвать с собственной совестью или поставить крест на собственной судьбе? В истории многое и довольно часто возвращается на круги своя. Неслучайно в «Стойкости», как, впрочем, и в «Шарашке», эти дилеммы поднимаются до уровня античных трагедий. И здесь из тени выходит еще один гений, повлиявший на обе эти постановки — Иосиф Бродский. Это он после своего первого прочтения «Архипелага ГУЛАГа» сравнил его с «Илиадой», что дало Любимову право вывести на сцену древнегреческий хор, а Тюриной перевести фрагменты «Архипелага…» на гекзаметр. Так, на гомеровский манер актеры и произносили некоторые свои роли. И слух в зале это никому не резало.

А чтобы времена и смыслы были зарифмованы окончательно и бесповоротно, авторы процитировали еще одного великого художника XX века — Осипа Мандельштама. В его бессмертном стихотворении «Бессонница. Гомер. Тугие паруса» заложен ответ на один из главных вопрос спектакля — что давало заключенным ту самую «Стойкость»? «Все движется любовью». На этом моменте ритм спектакля сбился — точно так же, как сбивается стихотворный при переходе с гекзаметра на шестистопный ямб. И бесконечные фрагменты допросов, в том числе из личных дел патриарха Тихона, железнодорожного магната Николая Фон Мекка, репрессированной Анны Скрипниковой, написавшей роман «Соловки», сменились двумя историями любви. Двумя свиданками. Одна из них проходит в присутствии надзирателя, и двум любящим запрещены поцелуи и объятья. Другая в не столь строгой обстановке, но реальность от этого не становится менее суровой. Любовь здесь не победитель, а всего лишь надежда, но благодаря блестящей игре актеров надежда эта оказывается явлением вполне осязаемым. Таким же, как бушлаты, лагерная обувь — коцы, пять деревянных табуретов… Собственно, это практически весь реквизит, присутствующий на сцене.

Не ошибусь, если скажу, что та часть спектакля, где ритм сбился на нежность — это посвящение той, кто как никто знает о силе любви и надежды в тяжелые времена — Наталии Дмитриевне Солженицыной, вдове писателя. Хотя слово «вдова» не из солженицынского пространства, по крайней мере, до и после премьеры зрители поднимали бокалы за Александра Исаевича, как за живого. Как за старшего-старого друга.

Кстати
Теперь, когда премьеру многослойной «Стойкости» можно считать удачной, возникает вопрос, а где и когда зрители смогут увидеть спектакль снова? Как рассказал режиссер Арсений Бехтерев, пока речи о гастрольном или фестивальном будущем постановки не идет, но было бы правильно, если бы она в ближайшее время появилась в афише Дома русского зарубежья, который носит имя Александра Солженицына, и от которого до Театра на Таганке рукой подать.