Виталий Манский, вероятно, самый известный российский документалист, представил картину «Книга» на международном кинофестивале «Зеркало». Масштабный проект, в котором он составил коллективный образ человека и его жизни, от рождения до смерти, через героев-армян, живущих в разных частях света. Режиссер рассказал «Газете.Ru», почему Россия однажды может стать Швейцарией, но пытается быть Северной Кореей, и из-за чего он переехал в Латвию.
— «Книга», безусловно, философский фильм, а не политический. Тем не менее в нем есть и интересный политический момент, когда один из ваших героев, командующий российским Тихоокеанским флотом, говорит о том, что интересы государства в России всегда важнее интересов маленького человека. А несогласный с этим положением дел, дескать, всегда может поменять страну проживания, никого мы тут не задерживаем. Не кажется ли вам, что теперь эта мысль стала основной мыслью и государства в целом?
— Конечно. Причем сцена снималась в августе 13-го года, то есть задолго до начала «майдана», не говоря уже о Крыме. Когда мы обсуждали эту тему с героем, у меня даже близко не было мысли, что я сам буду стоять перед подобной дилеммой. Она пришла позже, как раз вместе с украинскими событиями.
— И эту мысль в фильме проговаривает именно военный, то есть логика у государства, получается, сегодня тоже военная.
— Так государство как раз и пытается все свое население построить в шеренги. Я думаю, сегодня это чувствуют все, просто кому-то это нравится.
Есть немалый процент населения нашей страны, который тосковал по состоянию некой коллективной безответственности.
Когда все за тебя предрешено на многие годы и даже поколения вперед. Когда твоя задача заключается лишь в том, чтобы вовремя прийти на работу и вовремя с нее уйти. Не высовываться, а просто выполнять свою задачу.
Я помню, например, в советские годы, многие люди уезжали в Израиль или через Израиль в Америку, в страны, где все зависит от тебя. Потом некоторые не выдерживали и возвращались обратно. А уезжали ведь те, кто был не согласен, кого что-то не устраивало.
У нас рядом со школой во Львове была часовая мастерская, в ней сидел часовщик, его звали дядя Сеня. Его столик всегда стоял перед окном, ты проходил мимо и всегда мог увидеть его. И вдруг в какой-то день дядя Сеня исчез. Оказалось, уехал в Израиль. Спустя какое-то время он опять появился в мастерской.
Как-то он чинил часы, которые подарили мне родители, я набрался смелости и спросил у него, почему он вернулся. Он объяснил мне: понимаешь, я сижу здесь, чиню я часы, не чиню я часы, но 5-го и 20-го получаю зарплату, а там я буду также сидеть, но если мне не будут приносить часы, я ничего не заработаю. Это несправедливо, пожаловался он мне.
— Сейчас очень многие вещи, даже самые абсурдные, объясняются как раз интересами государства, более того — его национальными интересами. Как вы думаете, это изобретение последнего времени либо следование какой-то нашей особой традиции?
— Понимаете, я допускаю, что человек, живущий в государстве, должен работать на его национальные интересы. Это вполне разумная схема взаимоотношений гражданина и общества. Правда, если эти интересы — создание комфортной, достойной жизни, уверенность в завтрашнем дне, насыщение знаниями и т.д. На них работаешь с удовольствием.
Но все по-другому, когда ты, будучи гражданином государства, вдруг обнаруживаешь, что его интересы теперь — втягивание в военные конфликты, самоизоляция, конфронтация с тем миром, который ты считаешь более обращенным к человеку. То есть ты старался как раз этот мир построить у себя дома, хотел сделать по-настоящему тот самый евроремонт, который у нас так и не доделали молдаване,
а государство тебя прерывает и говорит: нет, нет, хватит, этот ваш ремонт теперь не соответствует нашим национальным интересам.
— Ваш герой в своем монологе противопоставляет Россию и Швейцарию, говорит о том, что необходимо понимать, что Россия Швейцарией никогда не станет. Вы согласны с ним?
— По факту он прав. Но когда мы говорим «никогда», мы это временное определение соотносим с собственной жизнью. То есть, если более точно сделать транскрипцию его мысли, она звучала бы так: Россия никогда при нашей жизни не будет Швейцарией. Это факт. Но я, например, живу не только интересами своей жизни, но и интересами своих правнуков, которых я никогда не видел и не знаю, будут ли они вообще. Если ты живешь только здесь и сейчас, можно, в принципе, все бросить и ничем не заниматься. Но жизнь осмысленна только в развитии, только в бесконечном построении некой гармонии, к которой ты сам лично можешь так и не прикоснуться.
Есть и другой момент. Возможно, Россия так никогда и не станет Швейцарией. Но лично я с этим не готов соглашаться. Буквально недавно я вернулся со съемок в Северной Корее. И мне кажется, северные корейцы тоже заслуживают того, чтобы жить в Швейцарии. Их руководитель Ким Чен Ын знает, что такое Швейцария не понаслышке, он учился там. Но в своей стране он почему-то предпочитает выстраивать другое общество.
То есть он сам жил в Швейцарии, а его народ должен жить в Северной Корее.
Это несправедливо. Подобная несправедливость в каком-то смысле начинает доминировать и в России. Когда люди, управляющие государством, вроде бы тоже живут в Швейцарии, а нам предлагают жить в казарме.
— Чтобы снять этот фильм, вы много путешествовали. В каких странах сильнее ощущалось вмешательство государства в личную жизнь человека?
— Если говорить о картине «Книга», а она снималась в десяти странах мира — Россия, США, Аргентина, Израиль, Ливан, Таиланд, Австралия, Армения, Зимбабве и Франция, очевидно, что это Зимбабве. Там государство своим вмешательством, по сути, лишает человека права на ту единственную жизнь, которая ему дарована, на самое ценное приобретение, которое только может быть. Президент Мугабе находится у власти около тридцати лет. И каждый раз избирается абсолютно демократическим способом, потому что перед каждыми выборами меняет конституцию таким образом, что выиграть кому-нибудь другому не представляется возможным.
Когда мы были в Зимбабве, как раз проходили очередные выборы, и Мугабе избирался на срок, который явно превышает его столетний возраст. До него, кажется, все-таки дошло, что жизнь конечна, и он в очередной раз изменил конституцию — теперь, согласно ей, действующий президент имеет право назначать преемника в обход выборов.
То есть человек хочет остаться у власти даже после собственной смерти.
Это маниакальное стремление удерживать власть прямым и очевидным образом уничтожает население той территории, которой «повезло» иметь такого президента, как Мугабе.
— Все ваши герои, разбросанные по самым разным странам, так или иначе в своих интервью оправдывают свой переезд из родной страны, Армении. То есть они могут даже не говорить об этом прямо, но эта мысль все равно витает в воздухе. Насколько, на ваш взгляд, важна сегодня эта связь человека со своей землей?
— Мы очень многого о себе не знаем. Я думаю, существует какая-то особенная связь, которая функционирует помимо нашей воли и протекающих в нас биологических процессов. Человек — как муравей, который рождается уже с определенной ролью для своего муравейника. Это генетика. Она ведь заключается не только в том, что наши правнуки похожи на наших прадедов, существует более сложная система уровней зависимости.
Есть два народа, представителей которых можно встретить везде, это армяне и евреи, причем оба народа были расселены по миру в результате гонений. Это гонение с родной земли вписывается в генетический код народа и оказывает влияние даже на того человека, который уже не связан с этой землей напрямую. Если ты встретишь армянина в Австралии, Армения для него все равно будет некой кодовой зависимостью. Вечным сюжетом.
— Насколько это применимо лично к вам? Вы ведь не так давно как раз переехали из России.
— Я именно что переехал, а не эмигрировал. Теперь живу в другой стране. Это связано, с одной стороны, с тем, что сейчас происходит в России, с другой стороны, с необходимостью продолжать заниматься профессиональной деятельностью, заниматься которой здесь мне было отказано благодаря министру культуры.
Переезд в Ригу — второй мой большой переезд в жизни, до 18 лет я жил во Львове на Украине, большую часть жизни прожил в Москве. У меня есть две родины, две страны. В свое время я снял об этом картину под названием «Наша родина».
— Сейчас эта картина выглядит чересчур актуально.
— Да, она и тогда была востребована в разных странах, а сейчас у нее открылось второе дыхание, ее опять стали смотреть, обсуждать.
— Пересматривая ее, может, вы обнаружили в ней ответы на вопрос, почему ваши две родины теперь стали непримиримыми врагами? Или хотя бы подсказки?
— Там есть подсказка о причинно-следственных связях, приведших к конфликту. Подсказка заключается в природе этого явления. Война не может возникнуть не на взрыхленной почве. Что угодно делай, как угодно провоцируй, она не начнется. В конце концов, землетрясения и наводнения, в результате которых гибнут тысячи людей, не рождают войну, а убийство какого-то принца, криминальный инцидент, рождает Первую мировую. Просто потому, что война уже существовала на самом деле.
И здесь — война уже была, развал таких больших империй, как Советский Союз, никогда не проходит бесследно. Что-то подобное вспыхивало на периферии и раньше, но, видимо, организм справлялся и какие-то антибиотики в виде ввода войск помогали. А здесь уже не Ферганская долина с двумя деревнями, здесь уже многомиллионная Украина и стомиллионная Россия. А если быть более точным — стомиллионная Россия и полумиллиардная Европа.
— У вас много картин не связаны с Россией напрямую. Это и фильм про Кубу, и про далай-ламу, опять же «Книга». Насколько вы мыслите себя именно российским художником или все-таки уже международным?
— Примечательно, что такой вопрос не возник бы, будь я голландским режиссером или немецким. Потому что документалист, живущий, например, во Франции, живет в мире, гуманитарный интерес француза далеко выходит за рамки его страны. И в этом я вижу абсолютное подтверждение здорового климата государства. Наш документалист же всегда обращен, вольно или невольно, сознательно или нет, внутрь. И любая попытка выйти за рамки всегда воспринимается оценочно. Неважно — позитивно или негативно.
Но даже в картине о далай-ламе все не так однозначно, первая его часть мало соотносится с Россией, она адресована только к рефлексии зрителя, поставленного перед вечными вопросами, но вторая часть посвящена моему персональному путешествию из Индии в Россию, по ходу путешествия я пересекаю две самые густонаселенные страны мира (Индия — миллиард двести миллионов и Китай — миллиард триста миллионов)
и въезжаю на территорию России, где плотность населения в приграничных районах напоминает статистическую погрешность.
И вспоминаю вопросы, которые задает далай-лама об очевидной неизбежности потенциальных конфликтов глобального свойства на этих территориях.
Эта картина для России может быть куда более важным предметом для размышлений, чем для зрителя в Америке или Японии, где, кстати, эти картины были широко показаны. Картину купило много стран, но не купили в России. Здесь я бесплатно отдал ее для показа на канале «Дождь», причем именно этот канал государство старается выключить из эфира, потому что считает, что вопросы, которые он задает, не актуальны для действующей системы ценностей.
— Система ценностей теперь не очень понятно какая, но очевидно, что точно не европейская. Как вы думаете, такой резкий откат произошел из-за разочарования?
— Здесь есть любопытный парадокс. Россия почему-то считает, что ее вхождение в мировые глобальные институты должно непременно проходить на ее условиях. Это было бы неплохо, если бы страна действительно была демократическим цивилизованным государством, в котором есть сменяемость власти, где решены многие социальные проблемы, если бы к нам бежали переселенцы из Франции, Италии и Америки, если бы российские фонды поддерживали бы государственные институты где-нибудь в штате Техас. Но если всего этого нет и мы имеем такую Родину, какую имеем, — давайте сначала приведем ее к должному уровню и уже тогда будем требовать от других соблюдения наших правил игры.
Я хорошо помню двор во Львове, в котором я жил в детстве. Он был почти разрушенный, а за заборчиком — прекрасный двор с чистыми дорожками, газоном и цветочками. Как-то раз мы сколотили детскую делегацию и пошли в тот двор предлагать снести забор. Жильцы нас, детей, вежливо выслушали и сказали: какая хорошая идея, безусловно, мы снесем его. Но если снести забор сейчас, то наш двор быстренько станет вашим. Пусть лучше ваш двор станет таким же хорошим, как и наш. Тогда и забор снесем.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
Комментарии