Вера Петра Мамонова до поры до времени была будто обособлена от его творчества — и хоронилась за пределами публичных выступлений и интервью. В его последних спектаклях-концертах речь шла о Незнайке, описывались приключения деда Петра в современном городе, но не было ни слова о Боге и церкви.

И вот эти слова появились — после того, как «дед Петр» прочел «Слова подвижнические», духовного писателя VII века Исаака Сирина о вере и смирении. Произведение, заново переведенное митрополитом Иларионом (Алфеевым), поразило рок-музыканта «шквалом любви и нежности к человеку». В последние годы читающий, как он сам говорит, «только Евангелие и редко Ветхий Завет», Петр Николаевич, войдя в материал, попробовал начитывать Исаака Сирина в домашней студии — и, как человек, до крайности требовательный к себе, остался недоволен. Соединить творческое и духовное оставалось только одним способом: сделать спектакль, который Мамонов назвал «действием-молитвой».

…Сцена в зале ЦДХ маленькая, но Петру Николаевичу и не нужно много места и много реквизита. Мешок на спине в первой картине «действия-молитвы» не мешал ему ковылять, согнувшись в три погибели под музыку из-за дощатой ширмочки к зрителю. Из мешка вытряхнуты оранжевые полотнища, прикреплены к ширме, за ними — зеленые… Следующий выход — в красной хламиде, в руках — не то лук, не то инструмент с одной струной-веревкой, за которую артист дергает — продолжая начитывать поучения отца Исаака переполненному залу.

«Святые отцы под фри-джаз?» — прикидывает зритель. Неожиданно, но слушается — и даже притаптывается в ритм
Поучения — ясные и прозрачные, фразы стройные, без умильности, вполне современные: «умирись сам с собою, и умирятся с тобою небо и земля», «прикрой падающего, если нет тебе от сего вреда: и ему придашь благодушия, и тебя поддержит милость Владыки твоего». Мамонов их кричит, своим хриплым голосом с натугой выпевает, проборматывает. Вот он прямо на сцене распиливает досочки и сколачивает себе скамеечку, как пустынник перед утлой лесной хибаркой, взбирается на черный табурет помолиться; вышагивает по сцене на маленьких ходулях. И рядом со всем этим — пританцовывающий под ритм, заданный его же пальцами, долговязый басист, барабанщик, — внешне расслабленный, но в нужные моменты загорающийся; негромкий тромбон и дающий главную краску всей этой абстрактной, безмелодийной музыкальной картине синтезатор (музыкально оформляла спектакль группа «Совершенно новые Звуки Му»). Нот в песнях Мамонова, начиная с хита 80-х «Муха — источник заразы», всегда было немного — но для его собственных текстов их всегда хватало. Хватило и сейчас для молитв.

Неподготовленному зрителю понять смыслы микросценок было нелегко, в некоторых угадывались эпизоды житий святых, борющихся с бесами, плывущих по житейскому морю (актер двигался тут на табурете по полу, отталкиваясь длинным посохом). Кое-где вспоминались эпизоды фильма «Остров». В мамоновской творческой лаборатории каждая пробирка всегда стоит на только ему самому удобном и понятном месте. Петр Николаевич всегда ставит только ему понятные и необходимые творческие эксперименты, его никогда и ничто не тянет назад. То, что он делает, не поддается привычной логике. И здесь могло показаться, что артист перед нами устроил балаган, театр на площади; попытался сделать зримым заведомо невидимое.

Мамоновский зритель идет на его представления, как на концерты, продолжая относиться к Петру, прежде всего, как к музыканту, сочинителю, от которого привычно ждать неожиданностей, и уже потом как к философу, а тем более как к проповеднику. В этот раз на фирменную музыку легли поучения одного из учителей Церкви. «Святые отцы под фри-джаз?» — прикидывает зритель. Почему бы и нет? Неожиданно, но слушается — и даже притаптывается в ритм.